Пресса о театре оперетты Урала

Новая городская газета № 23 от 7-го июня 2006 г.

Здравствуйте, я ваша папа!

Именно так Владимир Розин назовет юбилейный вечер, посвященный своему 60-летию (которое будет отмечать в будущем году) и 30-летию творческой деятельности (исполнилось в этом апреле).

Почему? Амплуа подсказывает. Как-то так в его сценической жизни получилось, что сразу начали давать роли возрастные: пожилых, с бородой, с усами. И сейчас в основном играет папаш.

Разве тридцатилетнее служение в одном театре (Театре оперетты Урала) — не повод для интервью? Тем более что местная пресса своим вниманием особо его все эти годы не баловала. Чтобы устранить эту несправедливость, я встретилась с Владимиром Георгиевичем.

 — Театр — это мечта с детства?

 — Знаете, я хотел стать артистом эстрады. Мне нравилось, как пел Муслим Магамаев, нравился его голос. И я старался петь так же, как он. Это было уже после школы. Тогда я впервые в драматический кружок пришел. Первая роль — Хлестаков. Одновременно пел. Первая моя песня, исполненная публично, «Я шагаю по Москве», с нее начал. Потом меня пригласили заниматься в ДК профтехобразования в Свердловске. Наша педагог (она была из музыкального училища Чайковского), Рахиль Герцман, видела, что я увлекаюсь Магомаевым, и учила меня петь: ставила голос, дыхание. Потом серьезно решил поступить на вокальное отделение музыкального училища. И поступил. С первого раза.

Я любил театр, но он не был моей мечтой. У меня друг работал в театре музкомедии, он часто проводил меня на спектакли. Я видел всех наших корифеев: Виноградову, Духовного, Маренича. Когда я уже учился в училище, в театре, в хоре, не хватало басов, и объявили прослушивание. Я подошел. И театр стал моим делом, профессией. Я начинал как артист хора Свердловской музкомедии. Уже исполнил роль Золтана Карпати в «Моей прекрасной леди»…

 — … И переманили сюда?

 — В этот город переехала наш хормейстер Наталья Ивановна Таубе. Она сказала: «Володя, тут такой театр хороший, давай переходи сюда». Это было в 1976 году.

 — Вы пришли в хор?

 — Да. Потом заметили, что и двигаться могу, и петь — роли начали давать.

 — А не приходило в голову самому роль какую-нибудь попросить?

 — Нет, я никогда ничего не просил. Я сторонник высказывания (есть такое у Булгакова) — никогда ничего не просите у того, кто выше вас, сами дадут… Я не считаю, что это плохо. Просто в театре должен быть такой режиссер, который бы следил за артистом, умел его оценить, помогал бы ему расти.

 — Такие режиссеры были в нашем театре?

 — Да, Борис Матвеевич Бруштейн (его уже, к сожалению, нет в живых). Борис Лагода. Жалко, что он от нас ушел.

 — Были за 30 лет, срок все-таки немалый, неудачи?

 — Да нет. Грандиозных таких: вот вышел… стыдно, и завтра больше на сцену не выйду — не было. Я всегда на совесть старался работать над ролью.

 — Как к удачам своим относитесь?

 — Спокойно. «Звездизмом» не болею.

 — А к чужим?

 — Я очень рад, когда у других все получается.

 — Над какой ролью работалось легко, в удовольствие?

 — Вадим Петрович, например, в «Море любви». Большая, серьезная роль — Лоскутков в «Женитьбе гусара», мне тоже в удовольствие. У меня почти все роли любимые.

 — Ваши почитатели считают, что с вашим голосом надо в опере петь. Никогда не было желания расстаться с опереттой?

 — Да нет! Если бы захотел, сразу в оперу пошел. С опереттой, я уже говорил, как-то сразу был тесно связан… Я бы не сказал, что у меня большого диапазона оперный голос, такой мощный. В училище в свое время пел маленькие арии — «Мальчик резвый, кудрявый…». Это было, и мне этого достаточно.

 — Эстрада не манила?

 — Манила! Когда я приехал, в этом театре было много артистов, исполнявших эстрадные песни. Владимир Пухарев, Юрий Руденко… А поскольку я был членом КПСС, мне давали петь на торжественных собраниях патриотические песни, про Ленина.

 — На сцене можете абстрагироваться: Розин-человек может контролировать Розина-артиста?

 — Это артисту просто необходимо — постоянно контролировать себя со стороны. Иначе собственные эмоции могут так захлестнуть, что станет неуправляемым на сцене. А ведь надо следить за партнерами, слышать их реплики, успевать вовремя на все реагировать. Это обязательное условие для каждого артиста.

 — Ваше отношение к зрителю, какой зал вы любите?

 — Обычно всем (и мне тоже) нравится зритель, который живет в театре, дышит каждым словом, жестом, улыбкой, по-живому реагирует на все… Нам нравится тагильский зритель, он именно такой. Новоуральский зритель более требовательный… Запомнился северный зритель. Мы в прошлом году были там на гастролях со спектаклем «Море любви». Люди просто обалдели, их там вообще не очень-то балуют. Все время звезд столичных привозят. После спектакля они прямо чуть ли не на сцену ринулись. Нас долго не отпускали. Цветов много было. Книг нам надарили. Мне подарили с благодарственной надписью «Код да Винчи», о котором сегодня много спорят… Приятно, когда зритель добрый, откликающийся на наши чувства и старания.

 — Стало быть, любите аплодисменты?

 — Я бы не сказал, что они мешают. Всегда приятно их слышать. Иной раз даже не ожидаешь, в каком месте зааплодируют. Вот никогда тут не хлопали, а тут вдруг… И удивление: что я сегодня такое сделал, чтобы оживились все? Может, именно сегодня ты и попал в самую точку. Приятно. Но чтоб специально я что-то делал, чтобы сорвать аплодисменты — рассмешить, рассказать какую-то хохму от себя… Никогда!

 — Владимир Георгиевич, вы знаете, как пространство, отделяющее зал от сцены, сократить?

 — Чем меньше это расстояние, тем лучше контакт с залом… Вот я сейчас, кстати, достал старый журнал «Студенческий меридиан» (сын выписывал), там есть публикация «О мальчике, который умел летать, или Путь к свободе». В ней говорится про талант, который способен сократить зазор между идеей и ее воплощением. И я свою роль должен сыграть так, чтобы этого зазора не было. Если найден контакт — цель достигнута, главную идею до зрителя ты донес. Играть надо без халтуры, и осторожно, чтобы не пережать, чтобы зритель не думал: что он несет, взялся учить нас! Зритель же не глупый, тем более в нашем городе. Чтобы никто, даже в дурном настроении, не вскочил и не крикнул: «Верните деньги!», не ушел в гардероб…

 — Есть роли, которые хотелось бы сыграть? Традиционный такой вопрос для артистов…

 — Есть, конечно. Но всех ролей не переиграешь, да я уже и не подхожу на эти роли. И грим не спасет, и фактура уже не та. Надо реально оценивать свои возможности и способности.

 — В последнее время вы солируете в духовных песнопениях.

 — К духовной музыке, честно говоря, я только-только прикасаюсь. В церковь не хожу, но Библию читал. К тому же у нашего хора так складывается репертуар, что нужен солист, и они просят артистов. Впервые меня попросил об этом хормейстер Александр Максимов. Попросили. А потом — я же выходец из хора. Я всех артистов нашего хора люблю, всегда с ними с удовольствием пою. Мне это интересно.

 — А романсы поете?

 — Когда-то в Музыкальной гостиной исполнял, было. Но я не очень люблю петь в нашем фойе. Я больше люблю петь на сцене.

 — Было время, когда ваш голос звучал по городскому радио, вы выступали в роли диктора…

 — До меня с местным радио сотрудничал солист балета Борис Флюстунов. Я попал по его рекомендации. Я быстро читаю с листа, и почти без ошибок, что удобно для звукооператора. В театре, конечно, знали, что я диктором работал. И однажды, когда мы были на гастролях в Белгороде, меня там «продали». Все дикторы ушли в отпуск, осталась одна женщина (она, кстати, читала с самим Левитаном). И я целый месяц, пока были на гастролях, про поля, про самолеты, про погоду читал, всякие сводки… Это был полезный опыт. Но потом время наших городских передач передвинули, мне нужно было в театр, несовпадение вышло.

 — Двум творческим людям, да работающим в одной труппе, тяжело уживаться, ведь ваша супруга, Людмила Михайловна, тоже артистка нашего театра? Или это тот счастливый случай, когда двое, как говорят, в одну сторону смотрят?

 — Да, конечно! Это то совпадение, когда общие интересы. Людмила закончила Свердловское театральное училище, она опытнее меня в деле театрального образования. Мы обсуждаем работу над ролью. Она всегда мне подсказывает. Особенно на первых порах помогла. Мне не хватало взгляда со стороны — режиссеры часто менялись. Людмила всегда мне говорит, что нужно доделать, что неправильно. И я ей иной раз подсказываю. Иногда и поспорим по вопросам творчества. Но до развода у нас — тьфу-тьфу — не доходит, потому что работа — это одно, а жизнь — другое.

 — А с Магомаевым-то сегодня вы в каких отношениях?

 — Сейчас мне очень нравится Хворостовский. Но от этого Магомаева меньше любить не стал. По телевизору недавно говорили об его возвращении на сцену. Очень был бы рад.

 — Никогда не хотелось оставить этот театр?

 — Может, и были моменты. Но многое здесь держит. Некоторые уезжают, потом все равно возвращаются, причем говорят: «Ребята, наш театр самый лучший!». Честное слово!

 — Что, действительно наш театр «самый лучший»?

 — Конечно, если я в нем 30 лет проработал! Я считаю, у нас очень сильная труппа. Из поколения в поколение есть в театре люди, которые не дают крепкому зерну разрушиться, растащить все по углам, к профессии начать относиться наплевательски, спустя рукава. Есть артисты, которые держат все, — как стержень, на которых смотрят, на которых равняются. Они не дают размениваться — по эстрадам, по халтурам. Мне нравится в нем работать.

Хотите знать, что написала благодарная северянка в подаренной Розину книге «Код да Винчи»? Цитирую: «Тонкому, чудесному, глобальному артисту с благодарностью за „Море любви“. Худякова Елена Сергеевна, 12 мая 2005 г., Воркута». Хоть сам Владимир Георгиевич ничего «глобального» в себе не находит, согласитесь, эта надпись — наилучшее свидетельство того, что этот артист умеет сократить пространство между сценой и залом.

И это не единственное доказательство профессионального роста, самоотдачи в сыгранных спектаклях. Их в послужном списке Владимира Георгиевича — 40! «Бабий бунт», «Веселая вдова», «Сладка ягода», «Анастасия», Король вальса«, «Поутру они проснулись», «Сокровище Бразилии». А еще добавьте концерты, детские утренники (Дед Мороз), праздники города (Ермак Тимофеевич)…

Личный архив — обыкновенные театральные программки — хранят немало теплых слов признаний и коллег, и режиссеров. А это, сами понимаете, дорогого стоит. «Большое спасибо за концерт. Дай Бог, не последний раз. Здоровья, неиссякаемой энергии, веселого нрава. С уважением, главный хормейстер Э. В. Мережников». «Спасибо тебе огромное. Ты большой выдумщик, мастер на все руки и ноги. А как поешь, а как играешь! Любовь Мурзина». «Поздравляю с премьерой. Творческий контакт — это счастье. Ваш парень из тайги — большая серьезная работа. Новых вам удач, интересных ролей. Спасибо. Гончаров». «Володенька, спасибо за все: за дружбу, за талант, за профессионализм. Я всегда о тебе помню и рад нашей дружбе. Ты умница. Б. Лагода».

И еще раз «про любовь», про профессионализм и творчество. Из уст сегодняшнего режиссера Театра оперетты Урала Петра Шакуна. «К артисту Розину вполне применимо расхожее выражение „генератор идей“. В спектакле „Море любви“, обладая яркой комедийной индивидуальностью и хорошим чувством юмора, Владимир Георгиевич привнес массу точных находок в свою роль, что дает мне основание считать его своим соавтором».

Некоторые считают, что Фортуна не всегда была благосклонна к Владимиру Георгиевичу, поэтому я и спросила, не считает ли он, что судьба обошла: не заметили вовремя, не было материала, на котором он раньше, лет 25 назад, раскрылся бы полно как артист?

 — Я не считаю себя обойденным судьбой. Чего я хотел, постепенно, но все равно достиг. Хотел стать артистом — и я стал им.

С Владимиром Розиным разговаривала Надежда СТАХЕЕВА